Чем может пахнуть музыка? Старым деревом? Ржавым железом? Пластмассой? А может прохладой зимнего вечера и немного слезами тех, кто её слушает. Тех, кто обступают его кругом, боясь подойти ближе, при этом не желая уходить, и он слышит их дыхание. Оно звучно вырывается из груди, отравляя красивую, грустную мелодию. И хотелось бы, чтобы они оставили его наедине с ней, но вряд ли они послушают, если он их попросит. Они скорее всего лишь подымут шум. Отберут музыку насовсем, отправив дикого в те адские места, из которых, по их мнению, он и вылез.
Поэтому Йен замирает в стороне, не издавая ни звука, словно статуя на площади, много веков назад сотворённая здесь уже давно забытым скульптором. Отвратительный и обшарпанный он внимает мелодии, но не словам, большинство из которых совершенно непонятны ему. В памяти всплывает что-то вроде «Не понимай, а просто слушай» сказанное ему когда-то кем-то, имени чьего он уже и не назовёт. Но очень сложно держать себя в руках, когда ты не знаешь что такое «пламя» или «колонна», кто такие «влюблённые». Есть ли у них запах или вкус? Какие они на ощупь?
Дикий подбирается чуть ближе к источнику звука и чуть дальше от дыхания толпы, словно охотник, крадущийся за своей жертвой, он старается ползти бесшумно. Ледяная рассыпчатость кусает его ноги и ладони, а сам он принюхивается, в надежде, что сможет распознать, о чём поётся в песне, хотя бы по запаху. Но обоняние не приносит никакой пользы, и от этого зуд, скребущий где-то в мозгу, становится ещё сильнее, перетекая в конечности по тонким сплетениям нервов. 
Ему хочется узнать, какой будет эта музыка на ощупь, и он осторожно протягивает вперёд руку, ледяную и грязную от того, что он касался ей земли. Дикий успевает почувствовать ткань и перья. «Птица в одеяле» - думает он, вспоминая, что когда-то раньше уже осязал что-то подобное. Но оно, увы, уже не могло так красиво петь.

Отредактировано Ian Mars (2015-12-02 18:05:13)

- Птица в одеяле, - прошептал он, и внезапно для себя осознал, что она перестала петь. Словно своим шёпотом он убил её, как в прошлом кто-то сделал это руками, остановив время для той, старой пташки. Осталась только музыка, но если бы она была такой, необременённой словами с самого начала, он бы не стоял сейчас здесь, рядом с ней, с протянутой рукой.
И что-то кольнуло его в самую душу, скорее обида, чем вина за то, что всё получилась так, а не иначе. Что теперь, вместо прекрасной песни, на него льётся шёпот, сравнивать который с ней, что-то слишком сильно схожее с богохульством. Ведь в этом шёпоте не было красоты, он был невообразимо близок к тому, что Марс обычно слышал в свой адрес, когда подходил к кому-то или касался его, чтобы лучше изучить. Непонимание, недовольство, злоба. Дикий почти физически ощущал их в этом шёпоте и от этого становилась только хуже.
Йен отшатнулся в сторону, его руки выпустили музыку из пальцев, перебегая по воздуху к его собственным ушам. Он накрыл их своими ладонями. Он готовился к тому, что на него будут кричать, и поэтому нельзя, чтобы кто-то внутри слепца услышал этот крик. Дикий не хотел, чтобы голоса в голове тоже принялись вопить, неистово, бешено, оглушающе, как они обычно делали в подобных ситуациях. Он не желал доставать нож и убивать птицу в одеяле за то, что она перестала петь красивую и грустную песню, ведь тогда она больше никогда не может повторить её вновь.
- Не надо, - прошептал он, и для него в эти два слова оказалась вложена длинная история, которую он мог бы рассказать другим о криках, голосах и нежелании убивать музыку. Просто «не надо», отчасти для этой новой птицы в одеяле, но в тоже время и для самого себя.  А может быть даже и для той ледяной рассыпчатости, что большими хлопьями покрывает его руки и ноги, и весь остальной, невидимый мир вокруг.
Он уже больше не хотел знать, какая на ощупь колонна или есть ли у пламени запах. Он даже не желал спрашивать о том, что это за «сокол», и почему его перья такие особенные. Парнишка лишь вжимал свои неимоверно грязные ладони в уши, будто они смогли бы удержать на месте огромные толщи безумия в его голове, словно плотина, которая уже сотню раз успела дать течь.

Лишь холод прорывался к нему из внешнего мира, кусая руки и ноги, сжимая лицо дикого в ледяных ладонях. Он больше не слышал музыки и шёпота, чужого дыхания и звуков шагов людей, проходящих по площади мимо него. Зажав ладонями уши Йен выстроил огромную стену между собой и этим миром, но тишина, которой он так жаждал добиться, не настала.
На смену внешним звукам откуда-то изнутри самого слепца пришёл приглушённый шум. Словно где-то в отдалении работала большая машина, возможно насос, она перекачивала что-то, и Марс слышал её через преграды стен и этажей. Дикий не знал, что это такое, и откуда взялся этот звук, но он уже не первый раз внимал ему и успел привыкнуть к тому, что тот всегда приходит к нему, когда Йен зажимает уши. Из-за этого, дикому порой думалось, что он не человек, а машина. Но скорее металлолом, пришедший практически в полную негодность и выброшенный на обочину рядом со свалкой, а не что-то рабочее. И пусть даже кто-то подобрал его и раз за разом пытается починить, он всё равно останется сломанным, и только этот гул внутри него будет напоминать ему о том, чем он когда-то по настоящему был.
Его внутренние голоса тонули в этом шуме. Буря, которая казалось ему буквально несколько минут назад неизбежной, на деле оказалась лишь слабым дуновением ветра. Хилым, не способным поднять даже жухлый, жёлтый лист с земли, утихнувшим через какое-то мгновение. И словно потревоженное в ранний час, безумие лишь недовольно поворчало и перевернулось на другой бок, чтобы снова уснуть. Слепец выждал некоторое время, пытаясь уловить отголоски голосов, которые могли спрятаться в гуле его внутренней машины, после чего его руки вновь открыли ему дорогу во внешний мир.
Ладони уже были горячими, а уши пылали от того, что он некоторое время достаточно сильно нажимал на них. Шум машины исчез, и в его голову ворвалась площадь со всеми своими возможными звуками. Шаги, голоса, дыхание. Последнее возникло в непосредственной близости от него, чего дикий никак не ожидал, и не понимал, кому вообще могло понадобиться подходить к нему, и он дёрнулся в сторону, сделав пару неловких прыжков. Площадь скользила под его ногами, и он, не совсем ещё обретя ориентацию в пространстве, пошатнулся, и завис где-то на границе между прямохождением и падением, готовый вот-вот повалиться на землю.

От запястья до локтя руки его были покрыты чёрной чешуёй. Она таилась в длинных рукавах старого, драного свитера, но если вам взбрело бы в голову схватить Йена за руку, вы бы почувствовали её непременно. Она бугрилась там, словно огромная короста, проглядывая сквозь многочисленные дыры его одежды.
Йену не было больно, когда тот, кто дышал, приблизился к нему и попытался уберечь от падения. Лишь страх кольнул его тонкой иголкой, пронзив мозг мыслью о том остром и продолговатом предмете, который он всегда носил с собой. Рукой, что оказалась свободна от чужой хватки, парень юркнул в карман и нащупал оружие.
И тут обладатель руки подал голос. Уже не шёпот и не пение, но Йен сразу узнал его. Это была птица в одеяле, которой так не понравились его прикосновения, и Марс не мог понять, почему она ещё здесь, почему не ушла по своим делам, пока он ограждал свой разум от всего сущего. Но больше всего его удивило то, что после её шёпота, в котором он явственно услышал отвращение, ей хватило выдержки самой прикоснуться к нему. Схватить за руку, которая явно не стала и на миллиметр чище за то время, пока он зажимал свои уши, а может даже и наоборот.
Неужели она пожалела его? Жалость никогда не задевала самолюбие дикого, ибо такого понятия как «самолюбие» просто не было в его лексиконе. Он настороженно относился к тем, кому взбредало в голову как-то помочь ему, но в то же время не отказывался от помощи никогда. Ведь гордости он тоже не носил с собой, да и в его положении она бы только создавала лишние проблемы.
Теперь эта певчая птичка звала его к себе, что было ещё более удивительно, чем всё то, что она вытворяла раньше. Он был рад, что не поддался тому первому порыву убить её, ведь у него вновь появился шанс послушать ту самую песню. А может быть и не только её.
- Гости? – спросил он настороженно, всё ещё держа руку в кармане, - Тепло, еда, песня?

Йен лишь кивнул, показывая, что он готов идти. У него не было желания открывать рот, чтобы выразить то, что можно показать и одним простым жестом. Просто кивок головы, и он, возможно, заключает сделку с дьяволом, но, по его мнению, она стоит того. Как давно он ел нормальную пищу? Если вы хотите задать вопрос, то придумайте что-нибудь полегче. В этом мире Марс только и делал, что облизывал снег и гонял крыс,  а поймав последних, ограничивался лишь сдиранием шерсти. Он не разводил костра, он не жарил их на огне, просто вгрызался зубами в сырую плоть словно какое-то животное.
Теперь, когда что-то съестное маячило на горизонте, дикий чувствовал, как в нём зарождаются первые нотки нетерпения, ведь ждать он никогда не любил. Ему приходилось вымучивать из себя это ожидание, когда доктора просили его, но это давалось невообразимо трудно. Более того сейчас рядом с ним не было врачей, о которых он знал, и они не просили его ни о чём, поэтому слепец мог открыто выражать нетерпение. Он принялся покачиваться взад-вперёд, осторожно и практически незаметно.
Птица в одеяле должна была повести его. Теперь он, по сути, находился в её власти. Она была вольна завести его куда угодно. Он не сможет распознать обман до самого последнего момента, пока злодеяние не выявит себя. И всё не потому, что Йен слишком глуп и наивен, а из-за того, что он слеп. И пусть уже не физически, его глаза здоровы, но больной разум не желает принимать этого. Этот видимый и светлый мир, который так чужд для него.
Поэтому он продолжает гулять с закрытыми глазами. Пропускает мимо ушей слова о мытье и одежде, так как мысли его сейчас заняты совершенно другим. Протягивает девушке руку, как бы намекая на то, что если она хочет идти, то ей придётся вести его. Она, конечно, может обойтись и голосом, но тогда они будут идти очень медленно, ведь Йену придётся ощупывать и обнюхивать всё, что его окружает, и лишь потом делать шаг вперёд.

Йен почувствовал, как чужая рука прикоснулась к его руке. Осторожно, словно нехотя, будто остерегаясь, что обожжётся или что ещё похуже. Но он не собирался делать ей больно, по крайней мере пока для этого не было никаких причин. И пусть она слишком уж сильно сжала его руку, он не сказал и слова. Поступь птицы в одеяле была какой-то неуверенной, она сделала шаг и оступилась, ещё больше оперевшись на него, и он понятия не имел, что с ней происходит. Йен всего лишь держал её за руку, он не видел девушку и не читал её мысли. Но то, что дальше она пошла вполне ровно немного успокоило его, поэтому Марс решил смолчать.
Он не ответил ей ничего насчёт глаз. Откуда ему было знать, почему они такие? Раньше они были лучше, никогда не болели, и тепло не жгло их так сильно, если не подносить его достаточно близко. Тогда они нравились ему больше, но он не знал, как вернуть им прежнее состояние. Мысли об изменениях, произошедших с ним, пугали его. Он старался не думать о том, чего не понимал настолько сильно, и чего ему никто не мог объяснить.
Марс тряхнул головой, пытаясь выветрить оттуда мысли о глазах. Он снова подумал о еде, которую обещали ему, когда они придут в гости к птице в одеяле. Думать об этом было куда приятнее, и поэтому он попытался окунуться в это с головой, не забывая при этом передвигать ногами.
Они ползли по городу, и дикий чувствовал его запахи. Он поворачивал голову, пытаясь уловить каждый из них. Некоторые были очень даже вкусными, и его желудок, до сих пор накормленный лишь обещаниями и собственным воображением слепца, призывно заурчал. Опустив руку в снег под ногами, Йен зачерпнул его и сунул в рот. В последнее время он часто делал так, и уже привык к тому жгучему ощущению в горле, который приносило с собой это действие. Странный вкус и скрип на зубах стали обычным делом, и пока никто не успел просветить дикого в том, что можно заработать, питаясь вот таким образом.
Возможно, птица могла бы рассказать ему, что случается с теми, кто жуёт снег, но этот жест, кажется, остался без её внимания. Они сделали ещё два поворота, после чего она задала вопрос, на который слепец тоже не знал ответа. Он отрицательно махнул головой, позволяя ей понимать этот жест, как заблагорассудится, и молча посеменил дальше. И почти сразу его спутница остановила их шествие. Замерла, и её рука разжалась, выпуская его ладонь. Парень слышал, как шуршит её одежда. Он ждал, что она откроет дверь и позовёт его, если там, где птица жила, была эта самая дверь.

Отредактировано Ian Mars (2015-12-03 12:08:50)

Свобода продлилась недолго. Йен вновь почувствовал на своём запястье чужое прикосновение, но на этот раз воспринял его более спокойно. Никаких прыжков в сторону, никаких мурашек. Он послушно последовал туда, куда его потянула эта невидимая рука, доверяя ей настолько, насколько можно было в данной ситуации.
В ледяной рассыпчатости под его ногами пряталось что-то колюче. К счастью для дикого и его спутницы, оно едва прощупывалось, и Йен подумал о том, что это могут быть короткая трава или камни. Он не беспокоился за свои ноги. Их подошвы давно стали грубыми и жёсткими, словно кора дерева, и поэтому такие препятствия на пути были ему нипочём. 
Послышался звук, что-то металлическое лязгнуло впереди, и слепец вздрогнул, сунув руку в карман и сжав своё оружие. Но никто не собирался бить его. Вместо этого раздался тихий скрип, и Марса окружили странные запахи. Какие-то из них он уже ощущал раньше, другие же были совершенно незнакомы и разжигали в нём интерес. Внемля предупреждению птицы в одеяле, Йен нащупал проход и зашёл в него, пригнув голову, как делал всегда, когда надо было куда-то входить.
Наружность отпустила его, последний раз кольнув в спину тонкими и острыми иглами холода. А нагретый воздух, оказавшийся основным составляющим атмосферы помещения, невидимыми руками опутал его, принимая в свои объятья. Он остановился, ожидая того, что скажет ему хозяйка этого тёплого и пахучего места. Но вместо слов дикий услышал стук каких-то предметов и плеск воды. До ушей Йена долетали звуки чьих-то усердных действий. Кто-то что-то тёр, и немного поразмыслив, дикий предположил, что птица что-то моет. Наверное, руки, которыми ей пришлось держать его. Это было просто как дважды два. И пусть девушка в итоге сжалилась и пригласила его к себе, пообещав много приятных вещей, он не забыл её первую реакцию на его прикосновения.
Минуты текли одна за одной, возможно, ими можно было бы наполнить небольшой стакан, и заварить в нём чай, но не более. Йен всё ещё слышал возню, но теперь она приобрела другие очертания. Более вещественные, включающие в себя ткань, и что-то скрипучее после неё.
И тут птица позвала его. Она вновь назвала Марса грязным, и он, как и в первый раз, не нашёл слов, чтобы возразить ей. Они снова начали двигаться, проходя куда-то вглубь помещения. И там девушка оставила его, что-то сказав на прощание. Но парень умудрился пропустить всё мимо ушей, ведь воздух здесь становился чуть ли не горячим, возбуждая разрозненную память слепца, и шепча ему на ухо страшные вещи.
«Ты помнишь?» - спрашивал голос в голове Йена, - «Там было тепло. Большое тепло. Оно было очень похоже на это, не так ли?»
Лицо Йена исказилось в гримасе, в которой смешались боль и страх. Он помнил, каким было то тепло. Большое, горячее, оно пожирало Марса, и он чувствовал на себе его острые зубы. Только это было намного больнее чьих-то зубов. Дикий практически ничего не знал о смерти, он не представлял себе, как она выглядит на самом деле, но тогда ему казалось, что именно смерть пришла за ним.
Слепец заскулил, словно собачонка, и принялся судорожно шарить руками, нащупывая стены. Ему не нравилось здесь, и мысли, пришедшие в голову, поднимали из его нутра протяжный, отчаянный крик, который ему совсем не хотелось выпускать наружу. Когда его пальцы коснулись чего-то деревянного и высокого, очень похожего на стену, парень принялся отчаянно скрестись в неё.

И пусть на самом деле ничего не обжигало его настолько сильно, мозг дикого пылал огнём. Он, конечно же, не видел пламени, из-за своей полной неспособности видеть, но, тем не менее, чувствовал его. Теперь время, которое раньше было не больше чашки, растянулось на целые года, страшные и мучительные, как в жутком кошмаре, в котором ты пытаешься сбежать от чудовища, а ноги твои заплетаются, отказываясь спасать тебя от уготовленной тебе участи. Здесь каждый звук становится циклопическим, оглушает до крови в ушах, и Йен начинает кричать.
Он перекрикивает удар открывшийся двери по деревянной стене, шаги, стремительно приближающиеся к нему, и слова птицы в одеяле, которая пытается успокоить его. Он отталкивает её руку, которая кажется ему обжигающей, не принимая утешение, срывается с места туда, где чует прохладное дуновение менее горячей комнаты. И даже удивительно, как быстро Марс находит выход, хотя перед этим был почти полностью дезориентирован.
Он врывается в предбанник, словно ураган сметая всё на своём пути. Йен не пытается ощупывать предметы или как-то обходить их, поэтому то и дело слышны удары, будь то предметы, упавшие на пол, или же сам слепец, врезавшийся во что-либо. Выход отсюда он тоже находит по запаху. По градации температур от тёплого к чуть тёплому, а потом к обжигающе холодному. Он толкает дверь и вырывается в наружность, благодарно принимая покалывание в ногах и ветер в лицо.
Дикий отбегает от того страшного места, куда завела его птица в одеяле, и падает на землю, катается по ней, пытаясь собрать на себя как можно больше холода и ледяной рассыпчатости. Не исключено, что и грязи, но сейчас это волнует его в последнюю очередь. Проделывая всё это, он не перестаёт кричать. Надрываться, что есть силы, и замолкает только тогда, когда руки, набравшие побольше снега, отправляют его в рот.

Он становится похож на суслика, который услышал что-то и встал на задние лапы, чтобы проверить, что это. Он находится в странной позе, где-то между сидением на корточках и попыткой встать с них, одна рука вгрызается в снег, пальцы другой покоятся во рту. Йен находится вполоборота к двери, и его слепое лицо повёрнуто в её сторону. Всё потому, что он слышал, как со скрипом открылась дверь и кто-то вышел из неё, прошуршав ногами по земле. Теперь в его сторону льётся знакомый голос, но дикий никак не реагирует на него. И казалось бы его ногам пора давно устать и подкоситься от такой неудобной позы, но он, будто статуя из камня, упорно продолжает стоять, не смотря ни на что.
В своей странной, и даже где-то комичной позе, этот высокий мужчина внимательно слушает всё, что говорят ему, не понимая большей части слов. Что такое снег? Кто такой завороток кишок? Зачем ему получать какое-то непонятное воспаление лёгких? И всё же, несмотря на все пробелы, существующие для слепца в этой речи, он улавливает главную суть. Смысл того, что ему будет невыносимо больно, если он не прекратит. Не прекратит что? Это главный вопрос. Но на всякий случай Марс убирает руку изо рта и облизывается.
- Что такое снег? - спрашивает он, чувствуя, как на его плечо вновь падает рука. Осторожно, словно тревожась о том, что его можно будет спугнуть единственным прикосновением. Но в этот раз слепец лишь вздрагивает, ведь рука тёплая, но не такая обжигающая, какой казалась ему там, в том страшном помещении.
- Здесь, - шепчет он, явно намекая на то, что не вернётся туда, откуда только что сбежал. И если птица хочет помыть его, то ей придётся делать это здесь. Он поднимается на ноги, вытянувшись в полный рост, и почти сразу же скрючивается, превратившись в неудачную копию горбуна. Его руки и рот вымазаны в грязи, волосы спадают на лицо, а на одежде тает снег, превращая её во влажные лохмотья.